|
каким-то глухим, захлебывающимся каким-то глухим, захлебывающимся голосом, который точно из живота у него выходил, стал читать, размахивая в воздухе рукой: Я жизнью жестоко обманут, И столько я бед перенес... -- Это, брат, мои стихи, -- сказал он, остановившись и грустно покачивая головой. -- Как там дальше? Забыл... Э-эх! В груди никогда не воспрянут Рои погребенных в ней грез... -- Брат! Ты счастливее меня, потому что -- глуп... -- Не скули! -- с раздражением сказал Фома. -- Вот слушай, как они поют... -- Не хочу слушать чужих песен... -- отрицательно качнув головой, сказал Ежов. -- У меня есть своя... И он завыл диким голосом: В душ-ше никогда не воспря-анут Р-рои погр-ребенных в ней грез... Их мно-ого та-ам! Ежов заплакал, всхлипывая, как женщина. Фоме было жалко его и тяжело с ним. Нетерпеливо дернув его за плечо, он сказал: -- Перестань! Пойдем... Экий ты, брат, слабый... Схватившись руками за голову, Ежов выпрямил согнутое тело, напрягся и снова тоскливо и дико запел: Их мно-ого |
