|
на отца и углы его на отца и углы его губ вздрагивают от улыбки. Лицо у него снисходительно довольное, и вся фигура барски гордая. Он как бы забавлялся радостью старика... А Яков Тарасович тыкал Фому пальцем в грудь и говорил: -- Я его, сына родного, не знаю, -- он души своей не открывал предо мной... Может, между нами такая разница выросла, что ее не токмо орел не перелетит -- черт не перелезет!.. Может, его кровь так перекипела, что и запаха отцова нет в ней... а -- Маякин он! И я это чую сразу... Чую и говорю: "Ныне отпущаеши раба твоего, владыко!.." Старик дрожал в лихорадке ликования, точно приплясывал, стоя пред Фомой. -- Ну, успокойтесь, батюшка! -- сказал Тарас, неторопливо встав со стула и подходя к отцу. -- Сядем... Он небрежно усмехнулся Фоме и, взяв отца под руки, повел к столу... -- Я в кровь верю! -- говорил Яков Тарасович. -- В ней вся сила! Отец мой говорил мне: "Яшка! ты подлинная моя кровь!" У Маякиных кровь густая, никакая баба никогда не разбавит |
