|
прыгали вверх каждый раз, прыгали вверх каждый раз, когда человечек улыбался... Лицо у него было желтое, морщинистое, и черные, живые, блестящие глазки казались чужими на нем. Устав смотреть на него, Фома стал медленно водить глазами по комнате. На большие гвозди, вбитые в ее стены, были воткнуты пучки газет, отчего казалось, что стены покрыты опухолями. Потолок был оклеен когда-то белой бумагой; она вздулась пузырями, полопалась, отстала и висела грязными клочьями; на полу валялось платье, сапоги, книги, рваная бумага... Вся комната производила такое впечатление, точно ее ошпарили кипятком. Человечек бросил перо, наклонился над столом, бойко забарабанил по краю его пальцами рук и тихонько слабеньким голоском запел: Бе-ери барабан -- и не бойся! Це-луй маркитантку звучней! Вот смысл глубочайший науки, Вот смысл философии все-ей! Фома тяжело вздохнул и сказал: -- Зельтерской бы выпить... -- Ага! -- воскликнул человечек и, спрыгнув со стула, очутился у дивана, на котором лежал Фома. -- Здорово, |
