|
руки его висели руки его висели в воздухе, как надломленные крылья, и он, клокочущим от рыданий голосом, кричал Фоме: -- Меня бить... нельзя! Нельзя! Я имею орден... подлец! О, подлец! У меня дети... меня все знают! Мер-рза-вец!.. Дикарь... о-о-о! Дуэль! А Ухтищев звонко говорил прямо в ухо Фоме: -- Пойдемте! Голубчик, бога ради... -- Погоди, я дам ему в рожу пинка... -- попросил Фома. Но его потащили куда-то. В ушах его звенело, сердце билось быстро, но он чувствовал себя легко и хорошо. И на подъезде клуба, глубоко и свободно вздохнув, он сказал Ухтищеву, добродушно улыбаясь: -- Здорово я ему задал, а? -- Слушайте! -- возмущенно воскликнул веселый секретарь. -- Это, извините, дико! Это, черт возьми... я первый раз вижу! -- Милый человек! -- ласково сказал Фома. -- Аль он не стоит трепки? Не подлец он? Как можно за глаза сказать такое? Нет, ты к ней поди и ей скажи... самой ей, прямо!.. -- Позвольте, -- дьявол вас возьми! Да ведь не за нее же только вы его отдули? -- То есть |
